Возможно ли ни разу не жалеть о том, чего уже не будет? (с)
Прокляни тот день, прокляни тот час,
прокляни беззвучно тот самый миг,
когда в дебрях наших соленых глаз
стратосферной вспышкой туман возник.
Ах, мелькнуло б в кадре семнадцать лет,
я бы тут же имя другое взял;
я бы звался Ромка, веронский шкет,
а твою фамилию знать б не знал.
Ты оденешь свой кружевной наряд
и в который раз ты сведешь с ума
тех, кому пятнадцатый век подряд
молвишь: "Нет", - зачем, не зная сама.
Как во сне, неведомый путь творя,
ты к чудовищу движешься наверняка.
Этот милый зверь называл себя "Я";
выкинь карты, выгони проводника.
Так давай раздарим свою чуму,
что любовью звалась десяток дней.
Не жалей, не спрашивай, почему;
все равно ж не знаем, что делать с ней.
Но оставим горсть залежалых крох,
на улыбку взгляд, пару нежных фраз.
Этих пыльных звездочек, видит Бог,
нам для счастья достаточно в самый раз.
И поверит выпь в то, что может петь,
а не только, как разъяренный бык,
по краям болот завывать, хрипеть.
Я поверю тоже, я так привык.
А луна в душе, словно мертвый груз,
а в глазах моих все нули, нули.
Ой, дружище, я за тебя напьюсь,
ведь кольцо мое все лежит в пыли.
Но сорвались в плач баритон и бас,
дирижер от страха, как известь, бел.
Прокляни тот день, прокляни тот час,
когда я тебе эту песню спел.
Прокляни, и мой медальон храня;
ты над ним не вздумай слезу ронять.
Я убью любого, кто у меня
вдруг посмеет проклятье твое отнять.
прокляни беззвучно тот самый миг,
когда в дебрях наших соленых глаз
стратосферной вспышкой туман возник.
Ах, мелькнуло б в кадре семнадцать лет,
я бы тут же имя другое взял;
я бы звался Ромка, веронский шкет,
а твою фамилию знать б не знал.
Ты оденешь свой кружевной наряд
и в который раз ты сведешь с ума
тех, кому пятнадцатый век подряд
молвишь: "Нет", - зачем, не зная сама.
Как во сне, неведомый путь творя,
ты к чудовищу движешься наверняка.
Этот милый зверь называл себя "Я";
выкинь карты, выгони проводника.
Так давай раздарим свою чуму,
что любовью звалась десяток дней.
Не жалей, не спрашивай, почему;
все равно ж не знаем, что делать с ней.
Но оставим горсть залежалых крох,
на улыбку взгляд, пару нежных фраз.
Этих пыльных звездочек, видит Бог,
нам для счастья достаточно в самый раз.
И поверит выпь в то, что может петь,
а не только, как разъяренный бык,
по краям болот завывать, хрипеть.
Я поверю тоже, я так привык.
А луна в душе, словно мертвый груз,
а в глазах моих все нули, нули.
Ой, дружище, я за тебя напьюсь,
ведь кольцо мое все лежит в пыли.
Но сорвались в плач баритон и бас,
дирижер от страха, как известь, бел.
Прокляни тот день, прокляни тот час,
когда я тебе эту песню спел.
Прокляни, и мой медальон храня;
ты над ним не вздумай слезу ронять.
Я убью любого, кто у меня
вдруг посмеет проклятье твое отнять.
